Лукашенко никогда не задумывается о том, что будет делать завтра – дружить с Москвой, ссориться с Западом или наоборот. Бешеная жажда власти всякий раз подсказывает ему решение, которое позволяет устоять
К российско-белорусским годовщинам эта история, которую рассказал мой минский приятель-журналист, отношения не имеет, но очень многое в них объясняет. Лукашенко в ту пору служил еще простым депутатом, времена были демократичные, депутаты играли с журналистами в футбол и даже ходили после этого в баню. Как-то, выскочив из парилки, Лукашенко нырнул в ледяную купель, а когда вынырнул и отряхнулся, вместо ожидаемого рыка наслаждения мой коллега с изумлением услышал: «Вот гады, какую страну развалили!..»
До его президентства оставалось всего несколько месяцев, в послужном списке депутата Лукашенко кроме комиссии по борьбе с коррупцией значилась, между прочим, близость к «Белорусскому народному фронту», участие в торжественном внесении в зал парламента бело-красно-белого флага независимой Белоруссии. Еще чуть более пяти лет осталось до создания Союзного государства, а потом после 8 декабря 1999-го года пройдет всего три недели, и истечет эпоха Ельцина, и, как потом будет считаться, все в жизни Лукашенко пойдет наперекосяк. На самом деле все ровно наоборот. Можно было бы даже сказать, что именно тогда начала писаться новая страница в истории его исканий – если бы речь шла не об Александре Лукашенко.
Мало что так может рассмешить людей, его знающих, как вопрос о том, что Лукашенко будет делать дальше. Скажем, что он будет делать без льготных российских пошлин на нефть? Что он будет делать, когда кончатся деньги и острейшим ребром станет вопрос приватизации? Или, наконец, что он будет делать, если Россия отвернется, а Запад потребует реальной демократии – как он будет выбираться из ловушки, которая наконец захлопнется?
А весь нехитрый секрет состоит в том, что Лукашенко не знает, что он будет делать. Просто потому, что не тратит времени на то, что не считает нужным, – думать о такой метафизике, как завтрашний день.
Белорусский феномен не в том, что Лукашенко не отягощает свой текущий политический день принципами или идеями. В этом трудно чем-то отличиться на фоне своих постсоветских коллег. Но он не просто выделился: расхожей банальности о том, что политика по определению беспринципна. Лукашенко придал блеск новизны, словно он эту банальность и придумал.
Не он один исходил и продолжает исходить из той простейшей истины, что власть только тогда чего-то стоит, когда позволяет добиться еще большей власти. Но только он подчинял этому все, только он превратил это в гармоничное единство тактики и стратегии. Это другие распределяют силы на дистанции, и только Лукашенко все вкладывает в сегодня, в здесь и сейчас, он играет без правил, и каким состраданием должно было наполниться самое каменное сердце от вида оппозиционеров, уже собравших митинг для разоблачения совершенно очевидного надувательства на президентских выборах, и обескуражено услышавших: Лукашенко победил не с 51%, не с 60 процентами – нет, с 80! Потом эта победа войдет в историю постсоветского авторитаризма под названием «элегантной» – его придумает Лукашенко сам, наутро, когда все и так уже будут знать, что в этой стране никто не хочет власти так, как он.
Лукашенко знает, что в рамках его бешеного, поистине животного властолюбия какое-нибудь решение найдется обязательно. Не обязательно лучшее, но лучшего не надо. Нужно то, которое позволит устоять, а устоять в его ситуации и есть выиграть.
Говорят, товарища Сталина как-то спросили: Иосиф Виссарионович, что такое старость? Вождь, согласно легенде, пыхнул трубкой и изрек: старость – это неадекватность современности.
Лукашенко этой формулы, может быть, и не знает. Может быть, любой настоящий тиран к ней приходит сам. Потому что только в рамках устоявшегося стереотипа считается, что быть современным – это прогрессивно и полезно. Но в любой современности есть свои свет и тень. Россия начала 90-х – это борьба современности рывка вперед с ретроградством, которое, как ни крути, тоже было современностью. Лукашенко же оказался гением адекватности самой дурной современности, он жил в ней, питаясь ее пьянящими соками. Как более никто.
Современность – ресурс не хуже нефти и газа. В отличие от них адекватность ей всегда в цене. Апогей политической беспринципности не просто в том, чтобы вовремя переметнуться на Запад, что, как многие считают, делает Лукашенко. То есть на уровне стратегического словотворчества это, возможно, так звучит и для него самого: торговаться на Западе, чтобы сделать сговорчивее Восток, и наоборот. Стратегические изыскания Лукашенко не слишком изощрены. Дело в другом.
Россию, встающую с колен, многие тоже сочли чрезвычайно современной, но в нашем случае вышла ошибка: сама формулировка, от которой никто и ни под каким модернизационным соусом не позволит себе отказаться, обрекает на погружение во все более глубокую неадекватность. Лукашенко с Белоруссией оказались своего рода европейским феноменом. Белорусский авторитаризм, постепенно становящийся пародией на самого себя, для мира не имеет ничего общего ни с корейским, ни с иранским. Он рядом, он недоразумение, мир видит разъезжающих по нему белорусов, которые не выглядят менее европейскими от того, что при упоминании их лидера в этом мире принято крутить пальцем у виска. А что это не Россия, мир уже догадался – намного, впрочем, позже, чем сам Лукашенко.
Лукашенко, конечно, время от времени позволяет в своей риторике нечто почти дудаевское, но это как раз нарочито неубедительно: в отличие от коллег в Кремле он совершенно не обязан хранить верность историческому величию. В Белоруссии явно не без поощрения власти реконструируется незаурядная белорусская история, в которой акцентируются белорусские имена великих князей княжества Литовского, да и литвинами в этой истории значатся белорусы, а не литовцы, которых иначе как жмудь и не называют. Но и эти искания национальной гордости работают, похоже, не столько на белорусское самоутверждение, сколько на доказательство неизбывного исторического родства Белоруссии с Европой, а не с Москвой, как принято считать в рамках уставных документов Союзного государства.
Что Лукашенко будет делать в ответ на требования Европы соблюдать права человека? Да то же, что делал раньше. Разгонять митинги оппозиции, реформировать порядок ареста без санкции прокурора, искренне называть оппозиционных журналистов врагами страны и пугать мир признанием Абхазии и Южной Осетии.
Он по-прежнему будет удивляться, почему Москва не нашла возможности провести юбилейный Госсовет Союзного государства день в день, 8 декабря, отправляя в этот день своего министра иностранных дел на заседание «Восточного партнерства» обсуждать варианты поставок азербайджанской нефти на белорусские нефтезаводы с последующей транспортировкой через балтийские порты.
В отличие от партнеров по справляющему юбилей союзу Лукашенко может себе позволить новую адекватность. В нынешней современности ведь тоже вполне достаточно того, что заслуживает его внимания. Романтические европейские мечты о светлом единстве воплотились лишь в виде адаптации и друг к другу, и к тем пространствам, которые еще вчера брезгливо называли «последними диктатурами». Современность вообще легко делает вчерашних идеалистов скептиками, вчерашних скептиков – циниками. А вчерашних диктаторов – партнерами. Лукашенко снова нашел, чему быть адекватным. Тем более что в рамках этой адекватности и в самом деле можно поторговаться – и с теми и с другими.
Вадим Дубнов